Павел Апостол, избранный не человеками и не через человека.

Тотчас же и отвергает, что он ученик людей. Ибо не люди, но свыше и от неба он призван, и не чрез человека, но чрез Самого Христа. Ибо хотя крестил его Анания, но не он призвал к вере, а с неба Христос. Почему же он не сказал: Павел призванный, но апостол? Потому что о том и была вся речь: говорили, что людьми он избран в апостолы. Против этого-то он и восстает, показывая, что это неверно.

Но Иисусом Христом и Богом Отцем (δια Ιησού Χριστού και θεού πατρός), воскресившим Его из мертвых.

А книга Деяний говорит еще, что Духом он избран на апостольство (Деян.13:2). Итак, ясно, что едина воля Сына, и Духа, и Отца. Заметь также то, что предлог "чрез" (δια) относится и к слову "Отец", а Сын поименован первым, это ради еретиков, которые очень заняты были этим. Очень кстати упоминает о смерти и воскресении, чтобы убедить впредь не держаться закона, который ничего не принес для них, но Христа, за них умершего и воскресшего, и потому удаляться от такого Благодетеля есть великое неблагоразумие. Говорит же, что воскресил Его Отец, с одной стороны, по немощи слушателей, а с другой - потому, что все, что творит Сын, относится к Отцу. Ибо не бессилен был воскресить Себя Тот, Который даже уверовавшим в Него дал силу воскрешать мертвых посредством одной тени своих тел.

И все находящиеся со мною братия.

Так как клеветали, что он один это проповедует, то показывает теперь, что и другие многие разделяют его мнение.

Церквам Галатийским.

Обрати внимание на его негодование и скорбь. Не сказал ведь он: возлюбленным, освященным, или церквам Божиим, а просто церквам Галатийским. А так как они разногласили между собой, то вполне справедливо называет их многими церквами, и вместе с тем, к пробуждению в них стыда, соединяет их в одно посредством этого имени (церкви). Ибо те, которые разногласят между собой во многом, не могут называться этим именем, которое означает согласие.

Благодать вам и мир.

Так как они находились в опасности лишиться благодати из приверженности к закону, то он им ее и желает; и так как они враждовали против Бога, устанавливая подзаконное, что Он отменил, то призывает их к миру.

От Бога Отца.

Бог стал Отцом вашим. Каким образом? Чрез закон ли к которому вы склоняетесь, или чрез крещение Христово? Как же после этого вы отвергаете Благодетеля. И заметь: от Бога Отца (από θεού Πατρός) поставлено без артикля ради тех, которые ставили Сына ниже Отца на основании того, что Иоанн говорит: и Слово было Бог (και θεός...) без артикля.

И Господа нашего Иисуса Христа.

Не закон наш господин, но Христос Иисус. И самые даже имена указывают на Его благодеяния. Ибо Иисусом Он назван как избавивший народ от грехов, а Христом - от помазания Духа, Которым помазан ради нас, освятив нашу природу Своим воплощением и дав нам право так называться.

Который отдал Себя Самого за грехи наши.

Вот, Он предал Себя. Итак, не как раб оказал услугу. Посему, когда ты слышишь, что Он от Отца предан, разумей соизволение и хотение Отца. Предал же Он Себя для того, чтобы освободить нас от грехов, от которых закон не в силах был избавить. Как же после этого, оставив Освободившего, вы покоряетесь закону, который не оказал никакой пользы?

Чтобы избавить нас от настоящего лукавого века.

Манихеи опираются на это изречение, говоря, что вот он назвал лукавым настоящий век, то есть нашу жизнь. А это не так. Ведь не дни лукавы сами по себе (так как что же лукавого в солнечном движении или в смене дней), и не жизнь наша дурна сама по себе, - да и каким образом, когда мы в этой жизни познаем Бога и любомудрствуем о будущей жизни? Но лукавым веком он называет порочные действия и испорченную волю. Подобно тому, как и мы имеем обыкновение говорить: ужасный день провел я, порицая не время, а обстоятельства и действия. Ибо не для того умер Христос, чтобы умертвить нас и изъять из настоящей жизни, а для того, чтобы на остальное время избавить нас от злых действий. Так как сказал выше, что Он предал Себя за наши грехи, то есть освободил нас от прежде бывших прегрешений, он потом прибавляет, что и на будущее время Он дал несомненное доказательство, что избавит нас от худого образа жизни. А закон не очистил и прежде бывших грехов, и против будущих бессилен.

По воле Бога и Отца нашего.

Так как они думали, что, оставив закон, не повинуются Богу, то он исправляет это предположение их, показывая, что воля Отца - освободить их чрез Сына. Видишь, не сказал: по повелению Отца, но по воле, то есть по благоволению. А назвав Бога Отцом нашим, он опять напоминает о Благодетеле Христе, который Отца Своего соделал и нашим Отцом. Как же после этого вы отвергаете Его?

Ему слава во веки веков. Аминь.

Не употребляя нигде во вступлении слова "аминь", здесь поставил, показывая, что эта речь им кончена и что для обвинения галатов достаточно сказанного. И напомнив о неизреченных благодеяниях Божиих, в которых уже заключается осуждение их, как оставивших своего Благодетеля Христа; затем, проникнутый изумлением пред Сим Благодетелем и не находя ничего еще сказать о них, заключает свою речь славословием.

Удивляюсь, что вы от призвавшего вас благодатью Христовою так скоро переходите.

Показывает, что он имел о них высокое мнение. Ибо удивляюсь, говорит он, что вы, столь потрудившиеся в вере, так скоро уклоняетесь. Тут две вины: переходите и скоро, так что обольстители не нуждались и во времени, что свидетельствует о легкомыслии приемлющих их учение. И не сказал - перешли, но - переходите, то есть я еще не верю и не думаю, что обольщение уже совершилось. Пойми мудрость. Так как они, держась закона, думали служить Отцу, то он говорит, что те, которые держатся закона, удаляются от Отца: ибо говорит - от призвавшего вас, то есть от Отца. Благодатью Христовою, то есть они оправданы Христом, не за дела, а по благодати. Ибо хотя Сын дарует прощение грехов благодатью, но Отец призывает к ней.

К иному благовествованию, которое впрочем не иное, а только есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово.

Так как обольстители свое заблуждение называли евангелием, то он возражает и против этого наименования, говоря что нет другого Евангелия, кроме того, которое вы приняли. Ибо одно есть Евангелие, содержащее правильное учение, которое я вам проповедал, если бы только некоторые не смущали ваших душевных очей и не заставляли вас видеть одно вместо другого, желая извратить Евангелие Христово. Правда, они не все Евангелие ниспровергали, а вводили только заповедь о субботе и обрезании, однако он показывает, что и небольшая порча ниспровергает все Евангелие, - подобно тому, как отрубивший небольшую часть от царской монеты делает негодной всю монету. Заметь, это сказано для тех, которые говорят, что это мелочь и не стоит внимания. А маркиониты, ухватившись за это изречение, говорят, что на этом основании должно принимать не четыре, а одно Евангелие, которое они составили, иное принимая, другое отбрасывая. Вот и Павел, говорят они, утверждает, что одно Евангелие. А что это значит? Как мы говорим, что четыре Евангелия составляют одно, конечно, по их согласию, так и Павел говорит здесь не о числе, а о разногласии. Так как, говорит он, проповедь этих обольстителей не согласна, посему она не есть Евангелие, если же бы была согласна, то была бы Евангелием, то есть проповедью апостольской. Таким образом, мнение Маркиона - пустая болтовня.

Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема.

Дабы кто-нибудь не сказал, что он по честолюбию восхваляет свое собственное учение, то он и самого себя анафематствует. И так как они прибегали к авторитету и ссылались на Петра и Иакова, поэтому упомянул и об ангелах. Прибавил же слово с неба, потому что и священники назывались ангелами. Итак, чтобы ты не подумал, что говорит о священниках, он указанием на небо обозначил вышние силы. И не сказал: если противное будут проповедовать, но - если нечто малое будут возвещать вам сверх того, что мы вам возвестили. Итак, подвергая анафеме ангелов и себя, он отвергает всякий авторитет [1] и человеческую дружбу в деле веры. Не говори мне, что твои апостолы проповедуют другое; я самого себя не пощажу, если не буду благовествовать. И говорит он это не в унижение апостолов, а желая заградить уста обольстителям и показать, что не признает авторитета, когда заходит речь о догматах.

Как прежде мы сказали, так и теперь еще говорю: кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема.

Чтобы не подумали, что сказал он это в гневе и увлечении, снова повторяет то же, показывая, что так высказался не необдуманно, а твердо и непоколебимо решив это в самом себе.

У людей ли я ныне ищу благоволения, или у Бога? людям ли угождать стараюсь?

Он намеревается защищаться против того, в чем его обвиняют. Однако чтобы они не возгордились, как судьи своего учителя, он говорит: не думайте, что я защищаюсь пред вами или стараюсь убедить вас; нет, вся мысль и речь моя направлены к Богу. Посему и пишу это не с той целью, чтобы добиться славы у вас и иметь учеников, но с тем, чтобы быть правым пред Богом относительно догматов, а не из желания угождать людям. Или же так: поскольку клеветали на него, что одним он проповедует одно, а другим - другое и приноравливается к людям, то он спрашивает их: людей ли я стараюсь уверять и им угождать, или Богу? Ибо, если бы я желал людям угождать, то непременно делал бы то, что вы говорите.

Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым.

Доказывает, что он не заботится об угождении людям, - да и зачем бы он стал или льстить им, или проповедовать одним одно, а другим - другое? Ведь если бы он об этом заботился, то не отступил бы от иудейства и не обратился бы ко Христу; не пренебрег бы родственниками, друзьями, такой славой и не избрал бы преследования, опасности и бесчестие.

Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое.

Хочет показать им, что он истинно отступил от закона, и для этого напоминает о прежней своей жизни и о резкой перемене, показывая, что он не перешел бы вдруг от иудейства, если бы не имел некоего божественного удостоверения. Поэтому и говорит: Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, то есть не человека я имел учителем, а был учеником Самого Христа.

Ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа.

Так как клеветники говорили, что он не был, как прочие апостолы, непосредственным слушателем Христа, а все принял от людей, то он говорит, что открыл мне Евангелие Сам Тот, Который научил и Петра и других.

Вы слышали о моем прежнем образе жизни в Иудействе.

Откуда видно, что чрез божественное откровение получил я Евангелие? Из прежней моей жизни. Ведь будучи таким гонителем, как бы я мог вдруг измениться, если бы не извлекло меня некое божественное явление? А что я был ревностным гонителем, видно из того, что слышали об этом и вы, галаты, столь далеко живущие от Иудеи.

Что я жестоко гнал Церковь Божию, и опустошал ее.

Заметь, как сильно он выражается. Ибо не сказал гнал, а жестоко гнал. И не только это, но даже опустошал, то есть пытался разрушить до основания и истребить, - ведь в этом состоит дело опустошителя.

И преуспевал в Иудействе более многих сверстников; в роде моем, будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий.

Всех, говорит он, сверстников я превзошел горячностью, и в войне против Церкви шел впереди; иначе: был в чести у иудеев. Но не думай, что это было делом тщеславия или гнева, а из ревности. Итак, если я боролся против Церкви не по человеческим каким-нибудь расчетам, но из ревности по Боге, хоть и заблуждался, то как же теперь, когда познал истину, стал бы я проповедовать из любви к человеческой славе что-нибудь другое, а не то, что повелевает истина и чему научил меня Христос.

Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей.

Если от чрева матери он предназначен был к благовестию и избран Богом, то, конечно, по некоторому божественному распоряжению оставался некоторое время в иудействе, без сомнения, для того, чтобы эта столь резкая перемена в нем привлекла многих к вере и утвердила в ней. Избрал же его Бог не по жребию, а по предведению, что он достоин.

И призвавший благодатью Своею.

Хотя Бог призвал его за добродетель, ибо сказано: он есть Мой избранный сосуд (Деян.9:15), - но он скромно говорит, что призван благодатью не по достоинству, а по милости.

Благоволил открыть во мне Сына Своего.

Не сказал: открыть мне, но - во мне, показывая тем, что получил наставление не словесное только, но и сердце его исполнилось многого Духа, так как знание это запечатлелось во внутреннем человеке и Христос в нем говорит.

Чтобы я благовествовал Его язычникам.

Бог открыл мне Сына не с тем только, чтобы я познал Его, но и для того, чтобы проповедовать Его другим. Потому что не только то, что он уверовал, но и то, что он был избран для проповеди, было от Бога. Как же после этого вы говорите, что люди меня учили? И не просто, чтобы я благовествовал Его, но язычникам. Так как же бы я мог язычникам проповедовать обрезание?

Я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью.

То есть не пошел на совещание к апостолам, ибо их он называет плотью и кровью, именуя их так по естеству; или же говорит это вообще о всех людях, потому что в деле веры ни один человек не был его учителем.

И не пошел в Иерусалим к предшествовавшим мне Апостолам.

Каким образом мог сказать это апостол? Неужели он настолько возгордился, что считает себя самодовлеющим и не имеющим нужды в советниках? И разве он не слышал изречения: не будь мудрецом в глазах твоих (Притч.3:7); и: горе тем, которые мудры в своих глазах (Ис.5:21)? Нисколько. Но так как клеветники его говорили, что должно слушаться апостолов, а не его, и что те были апостолами прежде его, то он принужден был сказать это, чтобы унять обольстителей. Да и неразумно было бы наученному Богом потом внимать людям. Итак, не по превозношению говорит он это, а чтобы показать достоинство своей проповеди. Правда, он приходил и в Иерусалим, но не с тем, чтобы учиться, а с тем, чтобы убедить других, что и живущие в Иерусалиме думают так же. Потом не тотчас пришел, то есть в начале, а после; да и то для убеждения других.

А пошел в Аравию, и опять возвратился в Дамаск.

Он ходил по местам невозделанным и диким, так как если бы он оставался между апостолами, то проповедь его встретила бы препятствия и не так быстро распространялась бы. Поэтому он пошел к самым диким народам. Но обрати внимание на смирение: перечисляя города, он нигде не сказал, сколько обратил, хотя в Дамаске он в такое смятение привел иудеев, что подвергся преследованию со стороны этнарха. Итак, если кажется, что он говорит много о себе, то говорит не ради тщеславия, но для того, чтобы не потерпела ущерба его проповедь, если ему не станут верить, как человеку простому и ученику учеников.

Потом, спустя три года, ходил я в Иерусалим видеться с Петром.

И это доказательство смирения: столько совершивший, он отправился к Петру не из-за пользы какой-нибудь, а ради простого свидания, оказывая ему честь, как высшему. Посему не сказал: видеть Петра (ίδεΐν), а видеться (ίστορήσαι), как выражаются изучающие великие и прекрасные города; подобно тому, как и мы отправляемся к святым мужам, но мы скорее для пользы, а он ради одной чести.

И пробыл у него дней пятнадцать.

Свидание - выражение чести, а пребывание - выражение дружбы и горячей любви. И не сказал, что учился, но пробыл у него, вместо "с ним".

Другого же из Апостолов я не видел никого, кроме Иакова, брата Господня.

Хотя пришел он ради Петра, - так он его почитал и любил, - но видел и Иакова, и о нем он также упоминает с почтением, называя его братом Господним, - так далек он был от зависти! И действительно, если б он хотел отличить, то назвал бы его сыном Клеопы. Ведь по плоти он не был братом Господним, а только считался. Как же он приходился сыном Клеопе, слушай: Клеопа и Иосиф были братья; когда Клеопа умер бездетным, Иосиф восстановил ему семя и родил его и других его братьев, и Марию, которую, хотя она была дочерью Клеопы, Евангелие называет сестрой Матери Господа, так как Иосиф по отношению к Пресвятой Деве сохранял скорее заботливость отца, чем расположение мужа.

А в том, что пишу вам, пред Богом, не лгу.

Как бы намереваясь дать показание пред судом, он прибегает к сим словам, чтобы показаться самым достойным доверия.

После сего отошел я в страны Сирии и Киликии. Церквам Христовым в Иудее лично я не был известен, а только слышали они, что гнавший их некогда ныне благовествует веру, которую прежде истреблял.

Только ради свидания с Петром явившись в Иудею, он опять оставляет ее по той причине, что был послан проповедовать язычникам и для того, чтобы не предпринимать постройки на чужом основании. Поэтому, говорит он, меня и не знали в лицо христиане в Иудее. Итак, как же я мог бы проповедовать им обрезание, когда меня и в лицо они не знали? Так как клеветали на него, что в Иудее он проповедовал обрезание. А они только слышали обо мне, что я обратился ко Христу и благовествую о Нем.

И прославляли за меня Бога.

И это признак скромности. Ибо не сказал: дивились мне, восхищались мной, а приписал все случившееся действию благодати. Ибо прославляли за меня Бога, все, действительно, творящего.

Потом, через четырнадцать лет, опять ходил я в Иерусалим с Варнавою, взяв с собою и Тита. Ходил же по откровению.

Причиной первого путешествия был Петр, а второго - откровение. А Тита и Варнаву привел в качестве свидетелей своей проповеди, что она угодна была апостолам.

И предложил там, и особо знаменитейшим, благовествование, проповедуемое мною язычникам.

То есть благовествование без обрезания. Зачем же спустя столько лет он предложил им его, когда нужно было в начале это сделать и узнать, хорошо ли он поступает или нет? Ибо неразумно, чтобы тот, который подвизался столько лет, после этого имел нужду в наставлении, если только не вотще он подвизался. Но если бы он приходил с целью получить наставление относительно собственного служения, это действительно было бы неразумно. А так как он видел, что многие соблазняются тем, что Петр допускает обрезание, а он не обрезывает и чрез это подвергается подозрению в нарушении закона, то и пришел в Иерусалим по откровению, по внушению Святого Духа, чтобы убедить соблазняющихся, что нет никакого разногласия в проповеди, а что допускающие обрезание благоразумно делают снисхождение, как проповедующие обрезанным; что же тут неразумного? Ибо для исправления других Святой Дух подвигнул его идти, и он, естественно, повиновался. И особо знаменитейшим. По причине того, что много было соблазняющихся, Павел беседует особо, наедине с учениками Петра, чтобы не возникла распря и чтобы предотвратить больший соблазн. Ибо весьма много было соблазняющихся, и если бы они услышали, что Павел открыто отвергает обрезание, то произошла бы смута и все пришло бы в смятение. Поэтому-то, он беседует наедине, имея свидетелями Тита и Варнаву, которые бы могли объявить всем людям, что и апостолы не нашли ничего противного в его проповеди. А называя их знаменитейшими, не отвергает их значения, но рядом со своим ставит и общее всех признание, подобно тому, как и о себе сказал: думаю, и я имею Духа Божия (1Кор.7:40), не отвергая бытие этого дара в себе, но указывая на общее мнение. Итак, знаменитейшим, то есть великим, славным.

Не напрасно ли я подвизаюсь или подвизался.

То есть чтобы научить соблазняющихся относительно меня, что я не напрасно подвизаюсь, а не чтобы самому учиться, ибо как учиться мне, когда я получил от Отца откровение о Сыне и Его Евангелии?

Но они и Тита, бывшего со мною, хотя и Еллина, не принуждали обрезаться.

Необрезанный Тит, говорит он, не был принуждаем обрезаться. А это служит важнейшим доказательством того, что и апостолы допускали обрезание не в качестве закона, а по некоему домостроительству, то есть как временную меру благоразумного снисхождения к немощным, ради верующих от обрезания, - и того, что не могли порицать проповеди Павла, ученик которого был необрезан.

А вкравшимся лжебратиям, скрытно приходившим подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе, чтобы поработить нас.

Порядок речи следующий: даже ради пришедшей лжебратии Тит не был принуждаем обрезаться, то есть хотя мои противники и присутствовали, но апостолы даже ради них не принудили Тита обрезаться. Как же он называет лжебратией настаивающих на обрезании, если и апостолы принимали его? Потому что апостолы допускали обрезание из снисхождения к верующим от обрезания, как проповедник иудеям; а те - как узаконители обрезания по принципу и как бы защитники закона; посему-то он и называет их лжебратией. А выражением скрытно приходившим указывает на их коварный замысел, и словом подсмотреть дает разуметь, что они враги. Ведь соглядатаи не для чего-нибудь иного приходят, как именно выведать все и облегчить себе путь к разрушению и порабощению. Это самое они и делали. Ибо они наблюдали, кто - необрезанные, имеющие свободу во Христе, то есть не подчиняющиеся закону, чтобы напасть на них и принудить обрезаться, и снова подвергнуть нас рабству закона, от которого освободил нас Христос. Итак, отсюда ясно, что апостолы допускали подзаконное, чтобы мало-помалу освободить от этого рабства, а те действовали так, чтобы закрепить это рабство.

Мы ни на час не уступили и не покорились, дабы истина благовествования сохранилась у вас.

Не сказал не уступили слову, но не покорились, потому что не для научения нас чему-нибудь они делали это, а для подчинения и порабощения. Посему мы повинуемся апостолам, а им нет. Чтобы, говорит, пребыло твердым и истинным то, что мы вам проповедали. Что же именно? Что древнее миновало, закон упразднен и обрезанных Христос не принимает, и обрезание не приносит никакой пользы. Итак, в противовес им мы показали, что и вам истинно возвещали мы об отмене закона. Посему не отступайте от этой истины.

И в знаменитых чем-либо, какими бы ни были они когда-либо, для меня нет ничего особенного: Бог не взирает на лице человека.

Так как естественно было кому-нибудь возразить ему и сказать: каким же образом апостолы повелевали обрезывать? - он устраняет это возражение, хотя и не указывает истинную причину, что они действовали так по особому распоряжению и из снисхождения, опасаясь, как бы верующие из иудеев, услышав то, что апостолы не в видах истины, а в видах благоустройства допускают обрезание, не отступили и от них, как от разрушителей закона; ибо доселе они потому и держались их, что они охраняли закон. Посему эту причину Павел скрывает, но сильно налегает на апостолов, говоря: для меня нет ничего особенного, то есть мне нет никакой нужды до знаменитых, до великих, очевидно, апостолов, - проповедуют ли они обрезание, или нет, так как они сами дадут ответ Богу, и, хотя они велики и первенствующие, Бог не будет смотреть на лица их, ибо нелицеприятен. И заметь: не сказал: какие они есть, но какими они были когда-либо, показывая, что впоследствии и они перестали так проповедовать, когда проповедь повсюду воссияла. Говорит же это Павел не в укоризну святым, а желая принести пользу слушателям.

И знаменитые не возложили на меня ничего более.

Каковы бы, говорит, они ни были, это - дело Божие, но то я знаю, что мне они ни в чем не противодействовали и ничего не прибавили к моей проповеди и не исправили.

Напротив того, увидев, что мне вверено благовестие для необрезанных, как Петру для обрезанных, - ибо Содействовавший Петру в апостольстве у обрезанных содействовал и мне у язычников, - и, узнав о благодати, данной мне, Иаков и Кифа и Иоанн, почитаемые столпами, подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им к обрезанным.

Некоторые толковали таким образом: не только ничего не исправили в моем деле, а напротив, даже исправились. Но это неверно. Да и в чем они могли быть исправлены им? Ведь каждый из них совершен. Итак, он говорит следующее: "но напротив, они подали мне руку общения", - затем еще в средине: видя, что мне вверено благовестие для необрезанных, и далее по порядку. И мало того, что они меня не поправили, они даже похвалили и согласились, чтобы я и Варнава шли с благовестием к необрезанным, то есть к язычникам, а они - к обрезанным, то есть к иудеям. Здесь же он показывает себя равным Петру. Ибо Вручивший тому дело благовестия евреям дал и мне то же к язычникам. И заметь, каким образом он показал, что его проповедь не только понравилась апостолам, но и угодна была Богу. Ведь об апостолах говорит, что они узнали о благодати. Не сказал: "услышали", но из самых дел узнали. Ибо как бы Бог дал мне этот дар, если бы Ему неприятна была такая проповедь? И опять он с похвалой упоминает о троих. Ибо почитаемые столпами, то есть великие, которых все и повсюду произносят и славят, - они свидетельствуют о мне, что моя проповедь Христу угодна. Посему и подали руку общения, то есть согласились, признали нас соучастниками и показали, что они довольны моею проповедью, как нисколько не отличающейся от их слова.

Только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности.

Разделив между собой, говорит он, дело проповеди, мы бедных помнили безраздельно. Ибо и в Иерусалиме многие из уверовавших были лишены своего имущества неверующими иудеями и были в затруднении относительно необходимого пропитания. Эллины же не так сильно враждовали против верующих из них, как иудеи с христианами из евреев. Посему Павел проявляет особенную ревность в попечении о них, как и сам свидетельствует, что старался я исполнять в точности. Ибо собирая подаяние повсюду от своих учеников, он сам доставлял им его.

Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему.

Многие думают, что здесь Павел обвиняет Петра в лицемерии, но это несправедливо. Ибо что, казалось бы, говорит против Петра, сделано и высказано с особой целью. Ибо Петр, находясь в Иерусалиме, допускал обрезание, - да и невозможно было вдруг отвлечь их от закона, - а пришедши в Антиохию, он ел вместе с язычниками. Когда же некоторые из иерусалимлян пришли в Антиохию, он стал избегать язычников, чтобы не соблазнить иерусалимлян и вместе дать Павлу благовидный случай к обличению. Посему и Павел обличает, и Петр переносит. Ибо таким образом легче могли переменить свой образ мыслей ученики, когда учитель подвергается упрекам и молчит. Итак, это лично противостал было только видимостью, так как, если бы борьба была действительная, они не стали бы при учениках обвинять друг друга, потому что подвергли бы их большому соблазну. А теперь, видимо, внешнее противоборство служило к исправлению учеников. Ибо и Петр нисколько не противоречит, - ясно, что он соглашался с этим возражением Павла.

Потому что он подвергался нареканию.

Не сказал: от меня, а просто, от других, которые не знали, что делалось с добрым намерением, и считали лицемерием То, что в отсутствии иерусалимлян он ел вместе с язычниками, а когда они пришли, уклонился, А некоторые так понимали: Петр еще прежде подвергался нареканию, говорит Павел, потому что ел вместе с Корнилием, поэтому и теперь уклонился, боясь подвергнуться новым нареканиям, и когда он уклонился, я противостал ему.

Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных.

Указывает и причину этого обличения. Иаков же был брат Господень, учивший в Иерусалиме, как епископ их. Вот он-то и послал некоторых из иудеев, уже уверовавших, но еще придерживавшихся закона, и они отправились в Антиохию. Увидев их и боясь не за свою безопасность, а за то, чтобы они, соблазнившись, не отпали от веры, Петр стал уклоняться от сношений с язычниками. Некоторые же, не зная этой причины, стали осуждать его.

Вместе с ним лицемерили и прочие Иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием.

Называет это дело лицемерием, потому что не желает открыть намерения Петра, а также и ради сильно приверженных к закону, чтобы с корнем вырвать их пристрастие к закону. А прочими иудеями он называет уверовавших из иудеев в Антиохии, которые и сами сторонились необрезанных.

Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской, то сказал Петру при всех.

Но не смущайся этими словами, - не в осуждение Петра говорит он это, а ради тех, которые могли получить пользу, услышав, что и Петр подвергся обличению за приверженность к закону. Зачем же вам-то его держаться? Ибо с той целью он и обличал его тогда пред всеми, чтобы они устрашились, слыша, что столь великий человек подвергается порицанию и не может возразить. Евсевий же говорит, что подвергся обличениям со стороны Павла не великий Петр, а другой какой-то Кифа, один из семидесяти, и в подтверждение этого указывает на невозможность, чтобы тот, который уже прежде защитил себя по поводу произведенного им соблазна разделением трапезы с Корнилием, снова мог подвергнуться такому обличению. Но и мы не говорим, что Петр подвергся порицанию от Павла за незнание своего долга, а что он добровольно подчинился осуждению, дабы и другие исправились.

Если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?

Только что не взывает ко всем Павел: "подражайте учителю вашему, - вот ведь он иудей, а вкушал пищу вместе с язычниками". И заметь, - он не обвиняет его: "ты худо делаешь, соблюдая закон", но обличает за собственных учеников из язычников, что он принуждает их обрезываться и жить по-иудейски. Ибо в таком виде слово это удобнее могло быть принято.

Мы по природе Иудеи, а не из язычников грешники.

По природе, то есть не прозелиты, а родившиеся от отцов-иудеев и воспитанные в законе, но мы оставили привычный образ жизни и прибегли к вере во Христа.

Однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, в не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть.

Смотри, как просто все говорится. Мы оставили закон не потому, что, он недобр, а потому, что он немощен и не в состоянии оправдать. Ибо никто не мог исполнить его дел, трудных и неудобоисполнимых, не по причине их величия, но скорее вследствие мелочности; или иначе, потому что он души не освящал, но только телесную нечистоту удалял. Итак, обрезание излишне. А впереди скажет, что оно даже опасно, потому что отчуждает от Христа.

Если же, ища оправдания во Христе, мы и сами оказались грешниками, то неужели Христос есть служитель греха?

Мы старались обрести, говорит он, оправдание во Христе, оставив закон. Как же вы говорите, что грешно оставлять закон: ведь выходит, что в такой грех ввел нас Христос, так как ради Него мы оставили все законное. Таким образом Христос, как вы говорите, не только не оправдал нас, но даже сделался для нас виновником большего осуждения тем, что убедил нас отступить от закона.

Никак.

Доведя речь до нелепости, он не имел уже нужды в подтверждении, но удовольствовался одним отрицанием, что обыкновенно всегда он делал в предметах вообще спорных.

Ибо если я снова созидаю, что разрушил, то сам себя делаю преступником.

Заметь его мудрость: они говорили, что нарушающий закон есть преступник, а он, напротив, показывает, что соблюдающий его есть преступник, идущий не только против веры, но и против самого закона. Ибо сам закон привел меня к вере и убедил оставить его. Впереди он укажет на это, а теперь пока говорит, что закон престал, и это мы засвидетельствовали тем, что разрушили его, отступив от него. Итак, если бы стали мы усиливаться восстановить его, то оказались бы преступниками, восстановляя то, что разрушено Богом.

Законом я умер для закона.

Объясняет, каким образом он оставил закон, и говорит: посредством закона благодати и Евангелия я умер для закона Моисеева, или умер, говорит он, для закона посредством закона; то есть сам закон привел меня к тому, чтобы более не соблюдать его, приведши меня ко Христу посредством Моисеева и пророческого слова. Поэтому, если я опять стану соблюдать его, - опять нарушу его. Или же таким образом: закон повелевал не исполняющего его предписаний наказывать и убивать. А так как он не мог быть выполнен, то по силе его я подвергся смерти. Посему да не повелевает он мной, как уже умершим и душевно, потому что согрешил, не будучи в состоянии исполнять дел закона, и телесно, поскольку это зависело от осуждения законом. Как же после этого я буду еще держаться того, который умертвил меня?

Чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу.

Чтобы кто-нибудь не сказал: как же ты живешь, когда умер? - он говорит, что хотя закон умертвил меня живого, но Христос, обретши меня мертвым, оживил меня, мысленно сораспявшегося Ему и умершего с Ним чрез крещение. Сугубое чудо: оживотворил мертвого, и оживотворил чрез смерть.

И уже не я живу, но живет во мне Христос.

Словами я сораспялся Христу указал на крещение, а словами уже не я живу - на жизнь после сего, чрез которую умирает наше тело. Но живет во мне Христос, то есть в нас ничего нет, что не угодно Христу, но Он все совершает в нас, управляя и господствуя. И наша воля умерла, а живет Его и управляет нашей жизнью. Итак, если я живу для Бога жизнью, отличной от жизни в законе, и умер для закона, то я не могу ничего соблюдать из закона.

А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия.

То, что я сказал, сказал о духовной жизни, но и чувственную жизнь ты найдешь во мне, сущую от Христа. Ибо и закон нарушаемый всех подверг греху и наказанию, и ничто не препятствовало, как во времена потопа, всем погибнуть как преступникам; но явившийся Христос избавил нас от осуждения, оправдав Своею смертью. Так что и это самое - жизнь чувственную и плотскую - мы имеем чрез веру во Христа, - веру, оправдывающую нас и избавляющую от осуждения.

Возлюбившего меня и предавшего Себя за меня.

Хотя Он за всех предал себя и всех возлюбил, но Павел, размыслив, от чего освободил нас Христос и что даровал, и возгоревшись любовью, общее приписывает себе, как и пророки говорят: "Боже, Боже мой". А вместе с тем и показывает, что каждому должно оказывать Христу такую благодарность, как если бы Он умер ради него одного. Но воспользовались этими благодеяниями только те, которые уверовали в Него. Так что держащийся закона показывает, что Христос не умер для него. Как же ты не страшишься сего, но опять возвращаешься к закону, являя бесполезной для тебя смерть Господа. И заметь выражение предавшего Себя - ради ариан.

Не отвергаю благодати Божией.

После этих рассуждений, он, наконец, заявляет: я не отвергаю дара Христова, которым Он меня сподобил, оправдав меня без дел смертью Своею, и не прибегаю к закону.

А если законом оправдание, то Христос напрасно умер.

Ибо, если, говорит он, закон в состоянии спасать и оправдывать, то Христос совершенно напрасно умер. Но Он, без сомнения, умер для того, чтобы спасти нас Своею смертью, чего закон не в силах сделать. А если закон спасает, излишня смерть Христова. Видишь ли, к чему ведет такая хула?